Айлей

Объявление



sarita   talion



27.02.2022 Народ, расклад таков, что форум будет вскоре закрыт. Всем спасибо за игру, и спасибо, что были с нами.



01.01.2022 С Новым годом, друзья! Пусть в наступившем году посты пишутся легко, фантазия летит высоко, и времени хватает и на реальную жизнь, и на сказочную! Мы любим вас, спасибо, что остаётесь с нами!



12.11.2021 В честь годовщины основания в Белой Академии объявляется бал-маскарад! Приглашены все ученики и преподаватели, обещают почти безалкогольный пунш, сладости и танцы, и пусть никто не уйдет несчастным!



С 30.10 по 14.11 на Айлей праздник в честь Самайна! Приходите к нам рисовать тыковки и бросать кости на желание



Шиархи
Хранительница
Айлей
Сам-Ри Ниэль
ICQ - 612800599
Админ
Шеду Грэй
Модератор
Дарина
Discord - Денаин#2219
Дизайнер, модератор
Рейтинг Ролевых Ресурсов - RPG TOP Рейтинг форумов Forum-top.ru

Информация о пользователе

Привет, Гость! Войдите или зарегистрируйтесь.


Вы здесь » Айлей » • Мифология » Легенда о Табири и Тианнане


Легенда о Табири и Тианнане

Сообщений 1 страница 11 из 11

1

Название: Легенда о Табири и Тианнане
Автор: Сам-Ри Ниэль, Каурто Кай-Эртрум
Дисклеймер: все свое
Пейринг: Табири/Тианнан
Жанр: романтика
Рейтинг: G (?)
Статус: в процессе.
Саммари: Когда беловолосый бог ослеп, он думал, что потерял все. Но услышал...музыку...
Табири удивленно прислушался. Снаружи, в саду… не шел дождь. Именно. Не шел. Что было довольно странно: Шиархи, его мать, очень боялась за свои розы и потому поливала их так часто, как только могла.
Для юноши шорох струй стал давно привычным звуком, и вот сейчас его не было. Сквозь окна — он чувствовал это всем лицом — ласкающе падали лучи солнца. Пересвистывались птицы. Шуршали листвой кролики…
Юноша сделал осторожный шаг за порог, ощупью находя косяки, запнулся, переступая порог.
Мать предлагала сделать трость. Так делают все, для кого мир обратился в вечную ночь. Но Табири чувствовал, что это станет для него последней каплей. Он не хотел считать себя калекой или уродом, но жизнь неумолимо давила, требовала именно этого. Прихожане думали о нем исключительно нехорошо — как же, вовсе обленился и перестал посещать храмы. Дагон костерил на все лады так, что новость распространялась в очень искаженном виде. Словно это он, Табири, помешал великому богу вершить справедливость.
Юноша не собирался ломаться. Не собирался сдаваться. Не собирался что-либо доказывать. Он жил как раньше, судил, как раньше, прислушивался, помогал… как мог… и тут эта трость.
Слепой тяжело вздохнул, пропустил через себя свежий воздух, пахнущий цветами и свободой. Осторожно двинулся вперед, ловя на тонкую кожу теплые лучи. Греясь. Минуты покоя выпадали ему нечасто, потому он старался использовать их как мог.
День казался ему чудесным. Солнце… покой… птичьи трели… музыка… «Музыка?»
Табири спохватился и повернул голову на звук.
Мелодия свивалась, искрилась… звала за собой. Необычайно легкая. Красивая. Светлая. У того, кто играл, душа и сердце, должно быть, были просто прекрасны.
Юноша поразмыслил и двинулся навстречу музыке. Осторожно, медленно, раздвигая ветки, оберегая глаза и голову, но неуклонно — вперед. Туда, где было еще светлее, теплее и ярче, чем в саду Шиархи.
Он любил слушать чужую игру… он пытался совладать с инструментами сам, но чаще всего ничего не выходило. А эти ноты звучали теплее и солнечнее, чем это вообще казалось возможным… Чудо…
Цвета, забытые давно и, казалось, безнадежно, снова вспыхивали перед ним, окрашивая мир в яркие краски, складывающиеся в удивительные красивые картины. Вот — падает снег, хрупко-ажурный, синеватый, неспешный, кружит в ветре, сверкает в свете луны… А вот расправила пестрые крылья зорянка, забывая себя в звонкой, неповторимой песне… А вот…
Табири замер. Теперь мелодия оказалась совсем близко, но играющий не отреагировал на него, поглощенный собой и мелодией.
Слепой счастливо выдохнул и сделал еще шаг.
Под ногой хрустнула ветка.
Музыка враз оборвалась.
Юноша разочарованно качнул головой, устремляя взгляд туда, где должен был находится источник звуков — он до сих пор надеялся скрыть свою слепоту. Уйти от дурацкой тросточки.
— Почему вы перестали?
— Отдыхаю! — настороженно фыркнул музыкант. Его голос проник в самую душу, пробил ее, погрустневшую и потемневшую, лучом света. Табири едва не вскрикнул в голос, потянулся за ним, шагнул еще раз… Теплый, мягкий баритон, греющий одним тембром, пусть и резким… Но таким теплым, таким… желанным?
— Я не хотел помешать, — его собственный тон вышел привычно холодным и резким. А ведь не хотел, видит отец, не хотел… Ни тона, ни помешать.
— Вы помешали… — одежды раздраженно зашуршали, видимо, играющий собрался уходить.
— Я буду тише, — это прозвучало почти как приказ. Табири сглотнул, — Только продолжайте. Прошу. Вы необыкновенно красиво играете. Подобного я не слышал даже в Обители…
— Я не люблю лесть, — на сей раз голос звучал еще более сердито.
— Я не льщу. Никогда не льщу. Я говорю, как услышал… — на сей раз привычку говорить медленно и спокойно удалось переломить, и фраза прозвучала значительно теплее. Возможно поэтому собеседник чуть смягчился:
— Тогда благодарю… Но мне пора уже идти.
Табири не сдержал разочарованного вздоха и поклонился:
— Что ж, тогда и я благодарю. За ту малу часть света, что вы успели мне подарить… — он с достоинством выпрямился, держа спину привычно прямо, развернулся и сделал шаг…
И понял, что одет в парадные одеяния. Только те были сшиты из шелка столь тонкого, что до нежной кожи добрались сразу все шипы оказавшегося на пути куста.
Юноша отшатнулся, пытаясь выбраться, но запутался еще больше, принялся отводить ветви на ощупь, чувствуя, как на пальцах появляются новые и новые царапины и по ладони стекают капли крови… Он не привык сдаваться, а потому упорно и молча барахтался в шиповнике, не пытаясь позвать наверняка ушедшего музыканта.
И впервые всерьез задумался о трости.

0

2

Искусство было смыслом его жизни. Сколько он себя помнил, искусство манило, звало к себе, привлекало. Он играл на всех возможных инструментах, танцевал, пел, слагал стихи, баллады и песни. Он любил это. Любил всей душой. Так, как не мог любить никто.
Именно поэтому он и считался богом Искусств. Еще, Тианнан был богом красоты, но это было скорее дань уважению, чем реальность. Посудите сами, разве может быть танцор, поэт, певец – уродцем? Ведь он для смертных выступает музой, вдохновением. А если бы он был некрасивым, какое из него тогда вдохновение?
Тиа только вернулся с Айлей. Он не часто гостил дома, основную часть времени проводя внизу. Увлеченный в переполняемый желанием творить, он с головой уходил в любовное взращивание в очередной смертном великого таланта. Потому бывал в Обители довольно редко, как и бывал в курсе событий там.
Чистое небо приятно удивило. Словно бы ради него дождь прекратился, встречая парня ясным небом и ярким солнышком. Дома никого не было, потому взяв флейту, Тиа убежал в сад. Формально, сад принадлежал верховной богине Шиархи. Она разводила там цветы. Больше всего ей нравились розы. В увитых розами беседках было приятно пить чай, это Тианнан помнил еще с детства. Но были там и затерянные среди розовых кустов и скамейки. Вот на одной такой скамейке и устроился бог-танцовщик.
Подставляя лицо теплому солнышку, наслаждаясь запахам роз, витающих в воздухе, и тишиной, которая в принципе была привычной для сада, если не считать птиц или шума дождя. Вообще вся Обитель была достаточно тихим местом. Его родители, как и сам Тиа, частенько пропадали в мире смертных. Верховная богиня вообще оттуда практически не вылезала, хотя и здесь встретить ее было не сложно. Тианнан всегда поражался неугомонности и энергичности этой хрупкой на вид и миниатюрной девчушке. Иногда создавалось впечатление, что она везде. Все видит, все успевает, все знает. Он восхищался и побаивался Шиархи.
Все боги, населяющие Обитель, либо основную часть своего времени проводили на Айлей, либо по каким-то своим причинам сидели во дворцах. Тиа совершенно не волновало, что и почему происходит в их общем доме. Он с головой уходил в свою, надо сказать невероятно любимую и дарящую океаны счастья, работу. В мире для него не существовало ничего и никого важнее и любимее искусства.
Сидя на лавочке, Тианнан тихо играл на флейте, упиваясь музыкой, теплыми лучами ласкающего кожу солнца и тишиной, нарушаемой лишь приятными звуками естественной природы – щебетом порхающих птиц, и шорохом листвы, качаемым легким ветерком. Прикрыв глаза, парень наслаждался мелодией, сливаясь со звуками флейты душой.
Тихий хруст ветки чуть позади, заставил его вздрогнуть. Резко обернувшись, Тиа опустил инструмент, рассматривая высокого стройного светловолосого парня. Тот стоял в шаге от скамейки и смотрел куда-то в сторону, мимо Тианнана. Нахмурившись, танцовщик поджал губы.
Какой холодный и надменный. Я не видел его здесь раньше. Может, меня слишком долго не было? Я, конечно, не всех в лицо помню… но такого бы точно запомнил. Он слишком красив, но так холоден… Будто вырезан из цельного куска льда.
Передернув плечами, Тиа положил флейту на колени, отворачиваясь.
- Почему вы перестали?
И голос тоже холодный. Тиа снова вздрогнул. Обращение вежливое, но все равно звучит словно приказ. По спине поползли мурашки.
- Отдыхаю.
Грубовато, но он ничего не мог с собой поделать. Состоя из противоречий, сплетенный нитями искусства в замысловатый узор солнца и ветра, Тиа, очень редко от кого мог стерпеть подобного требовательного отношения. Таков уж он было, бог Искусств и Красоты Тианнан.
- Я не хотел помешать.
Тиа раздраженно тряхнул головой, поднимаясь. Теплый, сияющий ласковый день заметно похолодал с появлением этого парня. Вообще танцовщик был очень общительным и веселым парнем, но в этом спокойном надменном парне его буквально все раздражало. Его голос, суховатый, какой-то обесцвеченный, его вид, холодный и бесстрастный, словно памятник, его взгляд, пустой и отстраненный, словно бы и не замечающий его вовсе. Взгляд Тиа раздражал больше всего.
- Вы помешали.
Он уже собирался было уйти, но слова незнакомца его остановили.
- Я буду тише . Только продолжайте. Прошу. Вы необыкновенно красиво играете. Подобного я не слышал даже в Обители…
И снова этот приказной тон. Тианнан чуть не зарычал от недовольства.
Да кто же он такой, что вот так обращается с богами? Надо, ой, надо было, Тиа, побольше интересоваться новостями в Обители. А ты, дурак, прибежал с мамой увидеться, посмотрел на скучный дождь в суда и снова сбежал вниз. Вот и добегался, что уже даже себе подобных не узнаешь. Может, это любовник Ши-Айзы или ее матери? Смертные всегда зазнаются до небес, если занимают пост чуть повыше остальных. Хотя для смертного он слишком красив.
Впервые в жизни, наверное, Таи почувствовал беспокойство за свое положение. Никто никогда не оспаривал его право быть покровителем Искусств и Красоты. Но рядом с этим парнем, Тианнан невольно чувствовал себя каким-то зарвавшимся мальчишкой. И ему это крайне не нравилось.
- Я не люблю лесть.
И это было правдой. Тианнан гордился тем, что превосходно играл, пел и танцевал. Гордился своей должностью бога Искусств. Гордился, потому что любил это всем сердцем. Особенно музыку. И эта гордость не позволяла ему принимать лесть.
— Я не льщу. Никогда не льщу. Я говорю, как услышал…
Что-то в голосе было такое… Тиа взглянул на парня, пытаясь понять, что же ему показалось странным. Легкое дуновение ветерка шевелило волосы незнакомца. Красивые… Он такой красивый… Покачав головой, Тианнан вздохнул, наблюдая как бабочка села на голову парня. Если бабочки его не боятся, может он и не такой холодный, каким кажется. Бабочки не любят холод.
- Тогда благодарю… Но мне пора уже идти.
Тиа неуверенно сделал пару шагов в сторону дома. Тихие слова парня почему-то глубоко запали в его сердце. Еще этот вид с бабочкой… Танцовщик опустил голову. Может он поддавшись эмоциям не заметил чего-то… чего-то очень важного. Это чувство его не покидало, все разрастаясь и становясь только крепче.
- Что ж, тогда и я благодарю. За ту малу часть света, что вы успели мне подарить…
Тиа все еще стоял, пытаясь понять, что же его так встревожило и насторожило, когда до него донесся шорох ветвей. Чуть хмурясь, он обернулся, пытаясь понять, чем это там занят незнакомец. Открывшаяся картина поразила его настолько, что на короткое мгновение Тианнан застыл в недоумении. Придя же в себя, он бросился помогать.
- Постой спокойно, я сейчас уберу ветки.
Выпутывая и отводя колючие ветви шиповника, Тиа освободил парня, отводя за руку в сторону. Помог ему сесть на скамью. Опустившись рядом, он виновато смотрел на слепого юношу. Как же он раньше не понял… Из-за своего бунтарского характера, Тиа пропустил такую важную вещь. И теперь ему было очень стыдно.
Повертев в руках флейту, он снова посмотрел на парня. На его щеке красовалась царапина, но больше всего пострадали руки. Неуверенно, коснувшись его рукава, Тианнан тихо вздохнул.
- Прости, я не умею исцелять… Но позволь мне… Мама говорила…
Взяв осторожно его руку, Тиа бережно провел языком по ладони, зализывая тонкие кровоточащие ранки. Было немного грустно, что он не имел силы исцеления. Танцовщику хотелось хоть как-то загладить свою вину, извиниться за грубость и нежелание замечать очевидное.  Извиниться за чувства, что испытывал к юноше, даже не потрудившись разобраться в причине такого его поведения.

0

3

Когда его потянули за руку, Табири так изумился, что повиновался, позволяя увести себя подальше от кустов. К нему очень мало кто решался прикоснуться, если быть более точным — только мать, отец и… Дагон. При последнем воспоминании юноша холодел и сжимался. Удар латной перчаткой по виску едва ли мог считаться прикосновением.
А эти руки были бережны, осторожны… Невероятно осторожны. Словно он мог разбиться от чуть более грубого обращения.
Слепой покорно сел на деревянные доски, пытаясь понять, кто ему помог, почему так осторожен. И только по голосу сообразил, кто это был. Он торопливо повернул голову туда, откуда донесся звук, все еще пытаясь по привычке «смотреть» на собеседника:
— Это вы? С чего вдруг вы мне помогаете? Я… — он вздрогнул, ощутив прикосновение горячего языка к ладони. Раны тут же защипало, кровь бросилась в лицо, выкрашивая тонкую кожу в розовый оттенок цветущего персика. Вот так точно к нему еще не прикасался.
Слепой так и застыл, приоткрыв рот, вслушиваясь в ощущения и вздрагивая от контраста — холодный шелк, прохладный ветер… и горячий язык. Отчего-то моментально стало жарко и… стыдно.
— Еще недавно я был вам столь неприятен, что вы не могли найти сил оставаться рядом ни одной лишней минуты… — голос моментально сел и звучал непривычно низко и хрипловато. Табири не мог совладать с реакцией тела, хотя вроде бы музыкант и не думал его ласкать. Судя по его последней фразе, он таким образом пытался помочь. Ему, лучшему целителю из существующих. Зализать рану.
«Жалость? Он меня жалеет?»
Слепому стало противно, внутри все обратилось в холодный, липкий комок. Жалость… Это было логично, но свыкнуться с этим он никак не мог:
— Вы… Меня… — он не продолжил, ошарашенный внезапной новой мыслью.
Жалость…
Если это и вправду она…
Какое существо в этом мире способно из просто жалости так нежно, так ласково заботиться о глубоко неприятном ему существе, чужом, увечном? Прикасаться к нему… пытаться залечить полученные по его же глупости раны, зализывать — этот жест вообще не укладывался у парня в голове… Слишком открыто и беззащитно. Ради кого-то…
Существо, способное на такое — без малейшей брезгливости или презрения, он чувствовал это, — было не просто прекрасным.
Совершенным. Идеальным. Абсолютным.
Табири слишком хорошо чувствовал людей и не-людей, чтобы суметь влюбится или хотя бы привязаться по-настоящему сильно. Слишком часто видел за красивыми лицами пустоту и алчность, наблюдал грязные поступки и всем сердцем ненавидел так часто бьющий в сердце эгоизм.
Но музыкант… В нем не было ни капли эгоизма. Он был действительно слишком хорош. Слишком хорош, чтобы прикасаться к увечному, слепому богу, который к тому же успел ему нагрубить. Совершенно незаслуженно.
Несправедливо.
Несправедливо, что такое совершенное существо так унижается ради него — судя по ощущениям, он сейчас стоял на коленях.
Слепой бог задрожал, пытаясь отнять ладонь и справиться с незнакомым прежде жаром, разливающимся по телу. Деревья зашумели, запахло дождем. Грохотнул гром, и слепой торопливо поднялся. По всей видимости, мать вспомнила про сад и решила его полить. Это был хороший повод разойтись. И никогда, никогда больше не встретиться… Он этой мысли Табири стало плохо, но на то он и был богом справедливости, чтобы идти ради нее на любые жертвы.
— Видимо, Шиархи против нашего дальнейшего общения. Я полагаю, нам сейчас лучше разойтись… Но я… благодарен вам за помощь. Прекрасна не только ваша музыка — вы сами прекрасны. И за внимание столь прекрасного существа я благодарен вдвойне, — Табири поклонился. — Прощайте… — тепло тела музыканта чувствовалось совсем рядом, и слепой поддался порыву — протянул руку, ощупью нашел плечо юноши, определился с положением тел в пространстве и коснулся его щеки прохладными губами. Потом развернулся и торопливо двинулся на шум листвы — туда, откуда тонко пахло благовониями с ароматом яблок.
Их так любила его мать, а значит, она вернулась.
И теперь заблудится в саду стало просто невозможно…
Слепой расправил плечи и вытянул руки, решительно двигаясь назад под струями дождя. И смиряясь с мыслью, что больше никогда не услышит совершенной музыки совершенного музыканта.

0

4

На сад снова обрушился дождь. Такой привычный, такой холодно-унылый дождь. Тиа никогда не понимал, почему Верховная так любит эти дожди. Ведь они кроме уныния и грусти ничего не приносят. Парень стоял и смотрел вслед поспешно уходящему незнакомцу. Он успел заметить и порозовевшие щеки, и легкую нервозность. Неужели этот невероятно красивый парень боялся его? Это навевало на светлую душу танцовщика грусть, как и льющий с небес дождь.
Но, ведь он был слеп. Возможно, именно это было причиной его страха и неудобства. Он, такой спокойный, такой холодный и надменный… Ведь он не мог бояться именно его, Тианнана. Покачав головой, парень сжал в пальцах флейту. Он должен узнать кто этот юноша. Такой прекрасный, и такой одинокий в своем заточении во тьме.
Домой Тиа вернулся промокший до нитки. С него буквально струями стекала вода, что очень не понравилось матери. Легким мановением руки она быстро высушила сына потоком теплого ветерка, и приказала идти ужинать и пить чай, чтобы не простудился. Тиа понимал, что простуда богам не страшна, но спорить с любимой, и, конечно же, любящей матерью не стал. Он глубоко ценил ее заботу и любовь, и с удовольствием отвечал тем же.
Задумчиво ковыряя вилкой рагу, парень поглядывал на мать. Он не решался спросить открыто про того красивого юношу. Но не мог пока придумать с чего начать.
- Мам…
Женщина подняла на сына взгляд невероятных глубоких голубых глаз с легкими белесыми прожилками, словно небо с перышками облаков. Она вопросительно посмотрела на паренька.
- А что нового в Обители? Ничего… необычного не случалось?
Висанти чуть нахмурилась, словно вспоминая последние новости. Потом чуть пожала плечами.
- Вроде ничего такого, а почему ты спрашиваешь?
- Ну… Никаких новеньких? Или, может… ну там… Ши-Айза поклонника нового притащила?
Тиа испытывающее смотрел на мать, ожидая ответа. Ведь если это смертный… Нет, не может быть такой красивый парень быть смертным. Не может. Неужели новенький? Но откуда? Кто?  Девушка задумалась, покачивая в пальцах фарфоровую чашку с чаем.
- Нет, вроде никого такого… А что случилось? Тебя интересует кто-то конкретный?
Тианнан только вздохнул. Придется спросить напрямую.
- Я встретил сегодня парня… Очень красивого парня… Только он… - Тиа опустил взгляд на стол,  вспоминая незнакомца, легкая печальная улыбка тронула губы парня. – Он был слеп, мама… Ты не знаешь, кто он?
Висанти долгим взглядом смотрела на сына. Тиа занервничал от ее долгого молчания. Он осторожно поднял взгляд на мать. Глаза девушки блестели и как-то странновато переливались, словно по небу неслись облака быстро-быстро. Сглотнув, парень взволнованно ждал ответа.
- Это Табири. Ты был внизу, когда… Когда это случилось. Сын Верховной пытался остановить Дагона в его очередных гениальных планах. И вот…
Табири…
Тианнан надолго задумался. Он слышал о сыне Верховной и Лориайла. Но пересекаться не доводилось. Насколько помнил отрывки разговоров, Табири и до этого был не очень общительным, и редко спускался вниз. Теперь же…
Он же бог Исцеления! Какой я глупец, пытался помочь ему… Он, наверное, подумал, что я ненормальный. Ведь для него исцелить ранки было простым делом… А я полез со своими глупостями… Ну учила мать, что даже животные знают, что ранку надо вылизать, чтобы зараза не попала и грязь… Каким глупым я выглядел перед ним…
Тиа вздохнул. Он не думал, что случайно встреченный красивый юноша, окажется самим Табири, сыном Верховной и богом Целителем. А еще он почувствовал себя виноватым. Ведь это Тиа нагрубил ему, отказался играть, оскорбил своим хамским отношением, даже не разобравшись, что перед ним слепой. Обиделся видите ли, что взгляд отстраненный, что на него не смотрят, не восторгаются. Что такой голос холодный и властный, не понравилось…
Какой же ты идиот, Тианнан…
Поднявшись, парень быстро поцеловал мать и схватил свою флейту. Он должен извиниться. Табири хотел, чтобы Тиа играл для него, ему нравилась музыка… Тиа будет играть. Будет.
Дождь хлестал по щекам, заставлял одежду противно липнуть к телу. Ветел заставлял кусты роз цепляться за мокрую одежду и царапать ноги и руки. Но Тианнан упрямо бежал вперед. Он хотел извиниться перед слепым богом. Нет… Он просто хотел еще раз его увидеть.
Его красивое спокойное лицо, тонкие линии которого плавно очерчивали скулы, прямой нос, подбородок. Его глаза, пусть и не видящие света вокруг, но невероятно прекрасные, такие чистые, словно горные хрусталики. Его тонкие брови, немного удивленно вздернутые, когда Тиа помогал выбраться из куста шиповника. Его аккуратные руки с тонкими пальчиками, такой светлой и невероятно нежной кожей, чуть прохладной под горячим языком. И тонкий запах, что исходил от парня, Тиа тоже хотел уловить снова. И тепло губ…
Парень замер перед дворцом Верховной. Подумав логически, решил, что заставлять слепого ходить по лестницам никто не будет, тем более любящая мать, значит покои Табири где-то внизу. Обойдя по периметру дворец, он заметил в одном из окон свет. Конечно, непонятно, зачем свет тому, кто его все равно не увидит. Но, его ведь могла оставить Шиархи в комнате сына.
Тиа поднял руку, осторожно касаясь щеки. Поцелуй, короткий, легкий, он словно оставил след, и теперь пылал на тонкой коже. Глубоко вздохнув, Тиа осторожно подобрался к окну и заглянул. Это действительно была комната Табири. И хотя, чтобы в этом убедиться, пришлось влезть на стоящее рядом дерево, все же даже первый этаж находился не особенно низко, Тиа смог рассмотреть, что слепой бог сейчас один. Он казался таким одиноким и грустным. Что он чувствует, не имея возможности ничего увидеть?
Устроившись удобнее на ветке, Тиа поднес к губам флейту. Ну и пусть дождь, он ведь уже все равно промок. И на дереве не скользко, не для гибкого и ловкого тела бога-танцовщика. Все вокруг не значило ничего. Был только Табири, слепой и одинокий, запертый в своем темном ограниченном мире. И была музыка. Его, Тианнана, музыка. Это все, чем он мог загладить свою вину. Все, что мог предложить этому невероятно красивому юноше.
И Тиа играл. Играл так, как не играл никогда и ни для кого. Он вкладывал всю душу в свою игру, передавая через звуки флейты и тепло солнца, и невероятную красоту сада, волшебство розовых кустов и сказочность глубокого чистого неба. А еще он рассказывал о юноше. Восхитительно красивом, но слепом юноше, который навсегда останется в его сердце. И Тиа знал, что так и будет. Потому что так говорила музыка, так пела душа.

0

5

Слепой лежал на животе, вжимаясь лицом в подушки, вспоминая Его. Того, кого он не имеет права касаться как увечное, несовершенное создание. Того, кто умеет раскрашивать вечную тьму перед глазами одними звуками музыки. Того, кто так… заботлив. Настолько, что ладони сжимались на длинных рукавах, комкая шелк, и жар снова отзывался во всем теле, что было и странно, и неправильно.
Ему было тоскливо. Ему было очень, очень плохо. Только смертным до этого не было никакого дела. Более того, именно сегодня почему-то будто специально собрались одни…
«Табири, бог, который слышит… Почему в моем кошельке денег меньше, чем у соседа?» — «Потому что он ради этого работает целыми днями, не жалея себя, ради единственной дочери и больной жены!»
«Табири, сочувствующий бог… Ну почему он любит эту дуру, а не меня?» — «Потому что она лучше следит за собой и хоть иногда читает книжки!»
«Табири, великий бог справедливости, ты же знаешь, я достоин трона Повелителя, как никто другой!»
При этом воззвании юноша сжался в комок, подтягивая подушки ближе. Слишком много грязи скопилось в этой душе. Она пугала, как может пугать лишь полярная беззвездная ночь…
Словно луч света, тихая мелодия прорезала окутавший его мрак. Сквозь шум дождя и шелест листьев мокрого сада… Там, где было окно… Такая узнаваемая…
Такая ласковая, нежная, тихая…
Окутывающая тоскующую душу покоем, негой и лаской, струящаяся, зовущая…
«Это он»…
Юноша вскочил, наощупь добрался до окна и одним рывком распахнул его, неверяще вглядываясь невидящими глазами во тьму. Холодные капли брызнули в лицо, стекли по шее в вырез распахнувшихся до самого пояса одежд — по возвращении домой он переоделся в сухое, забыв подвязать пояс.
Музыка никуда не исчезла. Она струилась, шептала, окутывала, утешала, ласкала… рассказывала о чем-то несбыточно-прекрасном, невероятном — и в то же время родном и очень знакомом. Табири забыл о дожде, о тоске, о тьме. Он не замечал даже, как по лицу непонятно почему струятся горячие соленые слезы из широко распахнутых бледно-золотых глаз, как жалко подрагивают губы и сжимаются пальцы на деревянном подоконнике, выдирая щепки ногтями. Лишь тянулся к музыке, едва заметно вздрагивая пушистыми ресницами на каждый аккорд.
И когда та смолкла, еще мгновение стоял неподвижно. «Дождь… И музыка. Дождь?»
Юноша встряхнул оцепенение и двинулся к дверям со всей доступной скоростью, касаясь кончиками тонких пальцев стен, нащупал дверь и рывком распахнул ее:
— Это вы… Вы… Не мокните там, идите сюда, в тепло. Нельзя, чтобы такой мастер заболел. Это было бы несправедливо, — он посторонился, ориентируясь на шаги, пропустив музыканта, поклонился, закрывая за ним дверь. Потом двинулся вперед, показывая путь в свою комнату.
Шиархи, принеся сыну в комнату чай, кстати, так и позабытый в кружке на низком столике, уже ушла спать с чистым сердцем, и потому Табири даже не задумался, впуская свое совершенство в дом.
Он ловко скользнул вдоль стены, отыскивая шкаф, вытащил оттуда полотенце и одеяло, определив что есть что на ощупь, протянул незнакомцу — туда, где он должен был находиться:
— Присядьте, — пальцы случайно зацепили руку музыканта, и слепой вздрогнул. Прежде горячая кожа того сейчас была просто ледяной.
Табири опустился на колени, мгновение поразмыслил… и поднял глаза на юношу:
— Сейчас… Вам наверняка будет неприятно. Я прошу вас, потерпите немного… — он осторожно взял холодные, мокрые ладони в руки, подышал на них, обхватил замком, пытаясь согреть. Потом чуть откинулся назад, прислушиваясь к ощущениям и ради этого привычно прикрывая глаза.
Он знал, что по телу музыканта сейчас хлынет теплая волна, мягкая, согревающая, расслабляющая. Именно так лечил лучший из целителей. Именно так определял состояние тела. В этом не было ничего способного доставить неприятные ощущения, просто Табири полагал, что прикосновение увечного как минимум противно.
«Кто же он? Тот, кто играет божественную музыку… Столь прекрасный… Столь совершенный… Божественную?» Слепой вздрогнул. Он знал о том, что существует в обители один юный бог, покровительствующий бардам и творцам. «Он тоже должен быть прекрасен. Он тоже должен уметь играть, но не может же быть…»
Впервые Табири не хотел знать правды. Не хотел — но деваться было некуда. Юноша сглотнул, считывая ауру… и внутри все оборвалось, похолодело.
Если смертному, призванному сюда Тианнаном, увечный бог еще мог быть равен, пусть и несколько несправедливо с точки зрения ценности души, то идеальному барду — нет. Никогда. Никогда незрячему богу, слабому, неспособному постоять за себя, не умеющему творить не сравниться с многочисленными смертными, среди которых были настоящие виртуозы, способные защитить свою пару, прекрасные собой.
Он тихонько выдохнул, убеждаясь: болезнь пациенту не грозит, и торопливо отстранился.
— Прошу прощения… Если вы желаете переодеться, я найду сухую одежду, — юноша поднялся на ноги.
Сейчас ему стало еще хуже, чем прежде, но демонстрировать это он не собирался. Законы элементарного гостеприимства требовали позаботиться прежде все о госте.
Слепой ощупью нашел стол, подхватил кружку и поставил у ног музыканта, поклонился:
— Чай согреет и ободрит вас. Я.. отлучусь подготовить купальню…
Табири сейчас снова выглядел холодно и спокойно.
Ему дорогого стоило держать себя в руках.
Он снова поклонился и метнулся в купальню… где спустя мгновение уже тихо плакал, отчаянно пытаясь смыть соль и красноту со щек ледяной водой.

0

6

Дождь скользил по щекам, он ручейками стекал по телу вниз, но ничто не могло отвлечь его. Мелодия разливалась, густым киселем текла по воздуху, сворачивалась тугими спиралями и снова струилась свободной дымкой. Она звенела в каждой капле, шелестела в каждом листочке, в каждом порыве ветра пела о нежности, покое и счастье.
Тианнан не ждал, что его впустят. Не ждал даже увидеть Табири. Потому был очень удивлен и зачарован, когда заметил его силуэт в открытом окне. Мелодия закончилась, а танцовщик все смотрел не в силах оторвать взгляд от прекрасного юноши, и даже не сразу понял, что от него хотят.
Спустившись вниз, Тиа вошел в комнату. Табири казался немного суетливым и смущенным. Но бог-танцовщик только тряхнул головой, прогоняя нелепую мысль. С волос посыпались дождем капли. Смущенно переступив с ноги на ногу, Тиа посмотрел на набегающую лужицу под собой. Он уже во второй раз промок сегодня до нитки. Было немного зябко, но это не грозило ему ничем серьезным. Потому бог и был так беспечен.
Когда Табири опустился перед ним на колени, парень даже растерялся. Он удивленно смотрел на слепого бога, пытаясь разобраться, что происходит. Но теплая приятно ласкающая волна изнутри согрела и взбудоражила Тиа. Сердце, и без того метавшееся испуганной птицей, отчаянно забилось в груди, пытаясь проломить костяную клетку и улететь…
Изменения в Табири парень заметил сразу. Слишком уж он был чувствителен к изменениям, слишком хорошо ощущая окружающую среду, слишком наблюдателен был. Ведь это основное, чем должен обладать любой настоящий бард, чтобы в простом закате увидеть волшебство, чтобы в шуме дождя расслышать музыку. Табири был расстроен. Всего мгновение. Короткое, казалось бы, слишком короткое, чтобы заметить. И вот снова это спокойствие и холодный сухой голос. А непонятной суетливости только прибавилось.
Тиа не  успел ничего сказать. Или не набрался дерзости, чтобы остановить его. Он уже хотел было броситься следом, но замер, чуть не споткнувшись о чашку. Ее бы танцовщик даже не заметил, но пролитый чай, который так бережно и аккуратно ему предложил Табири, был бы неуважением. Подняв чашку, парень переставил ее на низкий столик и только потом пошел вслед за слепым богом.
Двигаясь привычно неслышно, Тиа подошел к двери, за которой скрылся его собеседник. Отворив ее, парень замер. Сердце, еще минуту назад металось в груди пойманной птицей, сейчас замерло, сжимаясь от боли и отчаяния. Табири… Это его вина, что потревожил его своим появлением. Это его вина, ведь слепой бог после прикосновения к нему изменился. Это его вина…
Барды забывают думать, когда порывы чувств, словно штормовой ветер, накрывают их с головой. Барды забывают думать, когда сердце разрывается от переполняющего его щемящего чувства вины или нежности. Барды забывают думать… Да они вообще мало когда думают, если эмоции берут верх над разумом, а такое у них в природе вещей.
Мгновение, такое короткое и легкое, и вот уже хрупкое стройное тело Табири в его руках. Мгновение, такое невыносимо длинное, и он бережно прижимает к себе плачущего бога, трепетно поглаживая по волосам и щеке пальцами. Мгновение, такое невероятно сладкое, от которого сердце замирает, и забываешь, как дышать, и Тиа неторопливо и нежно целует мягкие прохладные и чуть солоноватые от слез губы Табири.
И спустя это самое мгновение, здравый смысл достигает затуманенного бурей чувств сознание барда. И он вдруг понимает, что натворил. Табири… Холодный и спокойный бог-целитель. Слепой бог справедливости. Сын Верховной богини Шиархи. Бог, которого почитают наравне с самой Верховной… И он, дерзкий молодой бог-танцовщик… Осмелившийся столь непочтительно обращаться с Великим. Дерзнувший испытывать чувства к нему…
- Табири… Молю простить меня, что дерзнул я посметь мечтать и думать о тебе. Желать увидеть тебя вновь еще хотя бы раз… Табири… С той самой встречи… Может показаться странным… Но не могу я думать ни о чем, кроме тебя…  Я понимаю, это слишком дерзко…  Наивно полагать, что боги, равные тебе, окажут снисхождение словам танцовщика… - голова кружилась, он не верил, не мог поверить, что подобное бывает, хотя кто как не он, бог вдохновения, обязан знать… но это было что-то невероятное, за всю свою жизнь Тиа не чувствовал ничего настолько сильного и рвущегося изнутри, как сейчас, он не понимал, но и скрывать свои чувства не привык. – Молю, прости меня, что я посмел… Осмелился быть непочтительным и грубым… Что наглости набрался полагать, что я достоин был тебя коснуться… И что я дерзнул с губ твоих сорвать… С прелестных губ украсть тот поцелуй… - Тиа медленно опустился на колени, порывисто и как-то обреченно прижимая к себе замершего слепого бога, уткнулся лбом в его живот. – Табири… Ты можешь осудить… В твоей я власти… И приговор любой приму, как высшую награду… Убить меня ты можешь, буду рад… Но знай… Не счесть нам огоньков, что в мире смертных зовут меня служить им, для чего и был рожден… Несчетное количество их, но сердце у меня одно… И лишь твой образ в нем я сохраню навечно…
Тианнан знал, насколько пылкими могут быть чувства смертных. Ведь во многом именно влияние Ши-Айзы обостряет талант его подопечных. Он знал, он чувствовал каждый вспыхнувший огонек, каждое обжигающее дыхание пламени, что рождает в себе любовь, каждую нотку невыносимого счастья, что она с собой несет… Знал, но никогда не думал, не мог даже предположить, что подобное моет затронуть и его сердце. Свободное, вольное, открытое восторгам и вдохновению сердце, которое, казалось, невозможно опутать сетями любви и желания только к одному единственному существу.
Не знал...
Не думал…
Не понимал своей беспечности…
Пока не встретил его. Табири. Не встретил и не потерял покой…
Как глупо... Как безрассудно... И как прекрасно... Табири...

0

7

Слепой мелко дрожал всем телом, цепляясь за плечи коленопреклонного юноши. Губы горели, плечам стало холодно без объятий — и не объяснить холодной водой бассейна или внезапной простудой. Ему ли таких мелочей бояться…
В самом деле, чего бояться Великому богу? Не горячих же губ и рук совершенного танцовщика? Не своих же слов, непослушно срывающихся с языка?
— Ты безумен, бард… Ты безумен, когда приходишь под дождем. Ты безумен, когда касаешься меня. Ты безумен, когда просишь… Сам не зная о чем. Ты безумен, бард. Совершенно безумен. Стоит ли говорить, что я не могу принимать решения относительно безумца…в качестве бога справедливости? — голос не подвел, хоть и дрожал, но не срывался, не выдавал с головой. В отличие от пальцев, норовящих сползти к шее, ощутить нежную кожу касанием, зарыться в волосы, провести по лицу, «читая» черты, спустится по спине. Еще нельзя. Танцовщик слишком захвачен эмоциями, слишком не понимает…  Вон как вздрогнули под ладонями широкие плечи — будто от удара, дыхание сорвалось… кажется, по юноше действительно больно от его фразы. «Нетерпелив, как сам огонь, не ждет окончания, принимая решения еще до того, как я договорил…».
— Но даже в своем безумии ты прекрасен. Совершенен. Я могу решать лишь за себя, Табири. Как если бы я был простым смертным… Простой смертный не может, не смеет отбирать подобное сокровище у смертных… — голос все-таки сдал, сел. — Тем более, смертный увечный. Слабый, как я, неспособный защитить своего избранника. Я не могу отбирать надежду у будущих поколений, если ты изберешь себе достойную пару, у вас появятся столь же прекрасные наследники… Но сейчас я хотел бы … этой ночью общаться так, словно мы оба — смертные.
Он вдохнул глубже, успокаиваясь и пытаясь понять, что еще осталось недосказанным.
Как выяснилось — слишком многое.
Слепой снова заговорил, дразня эхо над бассейном.
— Ты — бард. Говорят, любовь барда подобна комете. Она вспыхивает мгновенно, обжигает и сразу же исчезает за горизонтом. Я… я позволю себе на одну ночь забыть… Кто ты и кто я. Я позволю себе забыть, что я увечен и недостоин. Я позволю себе коснуться тебя, бард. Совершенный бард… На эту ночь я стану твоим. Полностью твоим, полностью в твоей власти… Не будет ни Высшего, ни Танцовщика… Если то, о чем говорят слухи, верно, ты будешь доволен, достигнув своего. Это будет справедливо — за твою чистоту, совершенство и доброту, любая другая плата может оскорбить тебя… Если ты действительно хочешь этого — я буду твоим этой ночью. Я же узнаю… Как это… Когда тебя касаются с желанием… С нежностью… Это то, чего мне не хватает как богу Справедливости. Это то, что я хотел бы узнать и навсегда сохранить в своей памяти. Если только… — голос Табири окончательно охрип и стал едва различим. — Если только ты захочешь увечного… — он вопросительно потянулся тонкими пальцами к лицу барда, чтобы «прочитать» его черты, спрашивая разрешения на прикосновение самим этим жестом.

0

8

Слова Табири подействовали, как холодный душ. Они были настолько двойственны и противоположны друг другу. Каждым последующим предложением, он опровергал предыдущее. Любовь барда подобна комете… Это оскорбляло и звучало как вызов. Увечный и недостойный… Совершенный танцовщик… Великие боги, Тианнан уже совсем не понимал, что происходит и чего на самом деле хочет сын Верховной. Подняв на него глаза, бард прильнул щекой к его руке.
Неужели ты не понимаешь, насколько красив? Неужели тебе никто не говорил этого? Даже слепота, увечие, как ты говоришь, нисколько не ущемляет твоей красоты. Табири…
Тиа легонько потерся о его руку щекой, словно котенок, просящий ласки. Потом чуть повернул голову и поцеловал парня в ладонь. Он все так же стоял на коленях, все так же обнимал слепого бога за талию. Стоял, и не понимал, огорчаться ли, обижаться на слова Табири. В чем-то он был прав, в чем-то в корне ошибался. Но даже богу Справедливости не все ведомо.
- Любовь барда подобна комете… Ты прав, Табири, почти прав. Только вот не любовь, а влюбленность. Влюбленность в песни и танцы, влюбленность в талант исполнителей и сочинителей…  Влюбленность в окружающий мир… Барды черпают вдохновение из этой влюбленности, пока не находят свою любовь. – Тианнан медленно поднялся, обнимая, мягко и ненавязчиво, бережно. – Влюбленность, она словно пожар, вспыхивает внезапно, выжигает все дотла и так же затухает, оставляя после себя пустоту и пепел. Момент искры, он очень важен для творчества. Но не так важен, как постоянная муза. Момент приходит внезапно, и ты не знаешь, когда будет следующий, а муза… Достаточно одного взгляда, касания, звука голоса, чтобы творить. Творить настолько прекрасные вещи, которые ни один момент искры не способен дать. Любовь барда возможно и вспыхивает, подобно комете, но пойманная и прирученная, она становится теплым уютным пламенем камина, способным осветить и обогреть твой грустный одинокий мир. – Тиа легонько касался кончиками пальцев его щеки, скользил по нежной коже, словно пытаясь успокоить, защитить от всех бед и горестей, будто обещая оберегать и заботиться. – Ты можешь читать в душах, можешь видеть ложь и истину, корысть и чистоту. Прочитай мою душу, и ты поймешь, что я готов стать пламенем твоего камина, чтобы ты никогда не чувствовал себя одиноким в своей тьме. Я не могу обещать тебе, быть все время рядом. Не в нашем праве лишать смертных вдохновения, коим я являюсь для них. Но каждую свободную минуту я хочу проводить рядом с тобой. Каждый раз я буду спешить обратно в Обитель, чтобы увидеть тебя. Прошу, будь моей музой. Не отвергай моей любви к тебе, Табири.
Он не боялся быть уличенным во лжи, потому что понимал, сердцем чувствовал, то каждое его слово – истина. И останется ею до конца его дней, если таковые когда-нибудь настанут. Прижимая его к себе, бережно и мягко, Тианнан ласково поцеловал его. Трепетно, неторопливо, нежно. Это был не украденный поцелуй, украдкой сорванный с губ. Танцовщик вкладывал в него весь жар своей любви, пусть и внезапно вспыхнувшей в его груди, но вытиснившей все остальное из его сердца.
Вот как, оказывается, все это происходит. Не только со смертными, даже с нами. Так же мама полюбила отца. А я не верил, что можно увидеть совершенно постороннего незнакомца и вдруг решить для себя, что мир заканчивается на нем. Что без него, все вокруг становится незначительным, неважным и серым. Одно его слово может повергнуть твой маленький персональный мирок в хаос и пустыню, а может разукрасить сиянием красок и буйством цветов. Одного взгляда достаточно, чтобы понять, что именно он решает, жить тебе или умереть. И это решение ты примешь, как высшую награду. Я не понимал… Не верил… Каким же я глупцом был тогда, мама… Каким я был наивным… Табири… Пока у меня есть Табири, возможность его видеть, слышать, играть ему свои песни… Я буду самым счастливым из богов, пока у меня есть Табири. Никому и никогда я не позволю причинять ему боль. Да будет так.
Тиа ласково перебирал шелковистые пряди его волос, оглаживая спину, скользя пальцами по позвоночнику. Он может воспользоваться разрешением слепого бога и получить его сегодня. Но не будет ли это выглядеть, словно он просто использовал беззащитного и такого ранимого Табири, сыграв на его чувствах, задурив голову красивыми словами, как это умеют делать только барды, воспользоваться его одиночеством и хрупкостью и… Тианнан не мог себе подобного позволить. Но и прямо отказать он тоже не мог, ведь Табири мог бы это расценить как брезгливость и презрение. Этот одинокий, запертый в своем мире тьмы, бог и без того успел придумать себе уйму всего лишнего. Не стоило неосторожным словом давать ему пищу для размышлений, ведь он только глубже уверится в своей бесполезности и безобразности. А ведь это совершенно не так. Более прекрасного и невероятного существа Тианнан еще не встречал, хотя, как бога Искусств и Красоты, он привык, что его окружают самые изысканные и изящные вещи и люди.
- Никто и никогда не будет достойнее тебя быть моей парой, Табири. Конечно, в это сложно поверить вот так… Но это правда, которая выгравирована в моем сердце. Ты можешь прочесть это здесь. – Взяв ладонь парня, он прижал ее к своей груди, там, где билось сердце барда, горячее и полное любви к этому прекрасному, пусть и слепому богу.

0

9

Слепой бог удивленно прислушивался к словам Тианнана.
— Я… не слышал еще о таких бардах. Но ты — лучший среди них. Ты — лучший среди бардов…  Может быть, ты сумеешь быть иным… Может быть, ты совершенно иной, чем они,— Табири удивленно огладил плечи парня. — Зачем ты стоишь на коленях передо мной? Передо мной преклоняются тысячи смертных, хотя я могу услышать их и без этого, но зачем это делаешь ты, совершенный бард? — он оборвал речь, изумленно чувствуя… объятья, обещающие защиту, тепло… касание по щеке — нежней нежного, легче легкого… Сердце заколотилось где-то внизу, под ребрами, губы пересохли — и к ним тут же прижалось мягкое, теплое… чуть влажное… «Он меня целует? Сам? Снова? Неужели ему не… так искренне, так чисто, светло… Нежно и пылко. Ни капли брезгливости, ни капли снисходительности или желания воспользоваться моим могуществом… Тианнан…»
Табири неловко, неумело ответил на поцелуй, приразнял губы, потянулся навстречу… И совсем растерялся от продолжения речи.
Бог справедливости отступил на полшага, сглатывая, с ужасом обдумывая произнесенное. Оно ласкало слух, нежило изъязвленную душу, несло покой… и было несправедливо. Слишком несправедливо.
— Тианнан… Я вижу свет твоего сердца, я вижу в нем правду и доверие, я вижу в нем искренность… Только послушай, я… Я же мужчина! У тебя никогда не будет наследников, Тианнан… Я не обладаю способностью моей матери менять пол, хотя ради тебя я сделал бы это. Ты готов с этим примириться? — он покачал головой. — Это плохая мысль. Это слишком нечестно, слишком несправедливо. Я… Я даже помочь тебе не смогу ничем. Ни защитить, ни вызволить из беды… Я слишком слаб, Тианнан… Слишком слаб и увечен, чтобы ты мог называть меня парой. Это тебе, тебе придется спасать меня от ночной тьмы и происков Дагона. Ты уверен, что хочешь взять на себя это, думать, беспокоиться в бесконечных странствиях, спешить, бросая подопечных? Я… Я едва ли смогу сопровождать тебя, ты сам видел, насколько успешно я могу передвигаться… — Табири потер едва зажившие царапинки. Его била крупная дрожь. — Я чересчур слаб для тебя, совершенный бард.
С губ срывались честные слова, полные справедливости, долженствующие установить равновесие, но впервые произносить их было так невыносимо тяжело и больно. Он хотел бы навсегда остаться в этих объятьях, таких мягких, успокаивающих, защищающих…
Почему бард, рядом с которым так хотелось остаться, узнать сладкий жар, который тот так щедро дарил, уютное тепло обещанного камина, способного разогнать тьму перед глазами, должен достаться кому-то другому лишь потому, что это более правильно? Почему?
Юноша снова плакал, не замечая этого, по щекам струились крупные слезы. Он потянулся дрожащими пальцами к Тианнану:
— Позволь… Позволь мне увидеть твое лицо, чтобы я мог запомнить тебя, прежде, чем ты примешь окончательное решение…
«Прошу, не оставь меня! Да, это правильно, но если на то твоя воля… Если ты еще раз подтвердишь… Лишь дай знак — я всегда буду оберегать тебя, как смогу, я всегда буду твоим, я всегда, всегда буду ждать тебя на пороге своего дома, сколько бы ни пришлось… Дай знак, не откажись от меня… Это не я говорю — это говорит моя справедливость… Не оставляй меня одного, во тьме…»
Табири скомкал рукав второй рукой и отбросил ее, замер, в ожидании ответа, забывая даже дышать.

0

10

Тианнан был богом Искусств и Красоты. И понятия о справедливости  него тоже были свои. Совершенно не похожие на справедливость Табири. Тиа не мог понять, почему, когда сердце вспыхивает легче пуха при одной лишь мысли о любимом, то это плохо и не достаточно, чтобы быть рядом с ним. Он не мог уловить смысл слов Табири, ведь видел, чувствовал, как тот тянется к нему. Почему чувства и желания слепого бога так расходились с его словами? Покачав головой, парень вновь заключил в объятия такого хрупкого и нежного Табири, впервые в жизни наверное стараясь взвешивать каждое слово, которое говорил так тщательно, словно даже легкая неточность в сказанном была смертельной.
- Табири… Справедливость… Ведь в жизни… Все же должно быть в равновесии, правильно? – он ласково поглаживал парня по голове, прижимая к себе бережно. – Вот и у нас все будет в равновесии.  Подумай об этом. Ты будешь меня ждать, и подаришь мне желание возвращаться домой, теплое приятное чувство того, что кому-то нужен не только мой талант бога, но и просто я сам. Разве этого мало для того, чтобы выбрать тебя? Да, мы оба мужчины… но даже если у нас не будет детей… Табири… - Тиа не удержался и зарылся лицом в волосы парня, вдыхая его аромат. – Подумай, мы бессмертны… Это смертные должны передавать свой опыт и знания новому поколению, прежде чем они простятся с этим миром. Но ведь мы бессмертны… - Тианнан запутался и замолк. Вообще ему бы очень хотелось, чтобы у них с Табири был сын. А еще лучше дочь. Такая же прекрасная, как его возлюбленный. Но Тианнан понимал, что это маловероятно, если вообще возможно. Дурацкая, как и все остальные, или даже больше, мысль закралась в голову танцовщика. Чуть усмехнувшись, он скорее в шутку пробормотал. – К тому же, ты у нам лучший из целителей, может что-нибудь и придумаешь. Ведь возможностям богов нет предела.
Тианнан не желал отпускать слепого бога. Даже если тот считает себя калекой, даже если тот слаб и требует заботы, даже если у них никогда не будет потомства… Танцовщик был готов на все, лишь бы только его Табири был с ним. Тиа не воин, не великий герой, но он готов был защищать и оберегать, то единственное существо, которое он сейчас держал в руках.
Табири… Я никогда не отпущу тебя, Табири. Даже если твоя мать возненавидит меня, даже если все боги ополчатся против такого союза. Я понимаю, я возможно какой-то неправильный, аморальный, не достойный… Но Табири… Ты мне нужен, и я никогда не оставлю тебя. Лучше отказаться от божественной силы, чем от единственного и такого теплого и светлого чувства, как любовь. Мое сердце и мое тело принадлежит только тебе, Табири.
Осторожными легкими поцелуями он осыпал личико своего единственного, то ли боясь напугать, то ли наоборот, пытаясь успокоить и утешить. Тианнан собирал каждую слезинку губами, целуя бережно и очень нежно его слепые глаза. Как он жалел, что эти поцелуи не способны исцелять. Оставалось только надеяться, что они хоть немного согреют душу слепого, отвлекая от его вечного мрака, даря хотя бы искорку тепла и надежды. Только бы Табири поверил ему, только бы принял. Тианнан легко скользил пальцами по нежной коже, прижимая к себе, бережно и мягко. Покрывает поцелуями его лицо, собирая слезинки со щек трепетного и такого хрупкого Табири.
- Табири… - чуть улыбнулся, целует в ласково. – Табири… У тебя такое красивое имя. И лицо… Ты такой красивый, Табири… Пожалуйста, позволь мне быть рядом. Позволь приходить к тебе. Хотя бы просто играть для тебя… Пожалуйста… Табири…

0

11

— Играть… — слепой улыбнулся, неловко обнимая парня. — Играй для меня, совершенный бард. Убеди меня… Покажи мне мир, которого я больше не вижу — лишь тогда, когда ты прикасаешься ко мне, лишь тогда, когда играешь для меня на своей дивной флейте. Если ты правда принимаешь меня, если правда ты видишь это справедливым… — Табири на мгновение запнулся. — Если ты хочешь быть со мною дольше… Если ты захочешь со мной остаться, не взирая ни на что… Я буду с тобой. Тианнан… Я буду счастлив называть тебя своим … — тонкие пальцы несмело скользнули по плечам барда. Еще медленнее и будто извиняясь — вверх по шее, к щеке… И замерли. Табири не был уверен, что хочет прочитать черты своего — неужели правда, своего? — барда. Он был совершенством — вот уж в чем слепой не сомневался. Но стоило ли? Ведь никто не отменял того, что барды — натуры яркие и увлекающиеся. Если тот захочет — он сам переставит пальцы на лицо, а вот так, без разрешения елозить ладонью по чужому лицу… «Наверняка ему будет неприятно».
Он бессознательно поглаживал гладкую кожу, подхватил попавшуюся под руку прядку, пропустил через пальцы, изучая ее, поглаживая, скользнул губами по шелковистой глади, запоминая запах — запах Тианнана, какой-то пряный, огненный и невероятно свободный, чистый, искристый и отчего-то отдающий розами.
— Я боюсь даже предположить, сколь ты красив, Тианнан.  Я слышал, тебя называют богом красоты, а значит, ты более совершенен, чем я могу предположить. Я счастлив думать, что ты можешь быть моим, но не стану требовать от тебя ничего… Ничего, кроме внимания. Как только сможешь, Тианнан… Я знаю, как ты нужен людям… — тонкие пальцы снова бережно, нежно, ласково заскользили по плечам. — Я знаю, что смертные не могут без тебя, но и я без тебя не смогу, Тианнан. Не забывай обо мне. Приходи ко мне, как сможешь. Я всегда, всегда буду тебя ждать, и если на то будет твоя воля, что-нибудь придумаю и с наследниками… — он чихнул, прикрыв тонкой ладошкой рот и нос. Все же слепой был слабым, болезненным.
Откровенно говоря, Табири растерялся. Еще никто в его жизни не вызывал в нем такую бурю эмоций. Еще никого прежде он не уговаривал приходить, и даже в голову ему не пришло требовать верности… Ему нужна была игра его совершенного барда. Нужно было ощущать его прикосновения, нужно было слышать его голос… и он был готов довольствоваться этим, отдавая в ответ все, что только захочет любимый. Сдержанный бог Справедливости впервые чувствовал, понимал, что такое любить.
Он боялся прикасаться к своему барду — и хотел этого больше всего на свете. Боялся показаться слишком навязчивым, слишком грубым — и не мог без этого, без ощущения тепла, без ласковых рук, расцвечивающих его черно-белый мир в каждом касании огненными красками. «Но я и без того уже предложил себя… Уже успел… Я наверняка покажусь ему слишком распущенным» — Табири мучительно закусил губу, потянулся к юноше, нерешительно подрагивая. Его голос стал еще тише и слабее, чем прежде, но не смолк, не погас, несомый над водой бассейна гулким шепотом:
— И если тебе не будет противно, если ты захочешь…. Я стану твоим. Я буду твоим, Тианнан, отныне и навеки. Где бы ты не заблудился, что бы с тобой не произошло — знай, где-то в этом мире есть дом, где тебя будут ждать. Где тебя будут любить и простят, что бы ты ни сделал. Я хочу, чтобы путь твой был легок, Тианнан. И хотя я слишком слаб, чтобы уберечь тебя или действительно суметь чем-то помочь, если это облегчит твою душу — я всегда буду с тобой. Я всегда буду на твоей стороне, что бы ни произошло… - Табири выдохся, утыкаясь в основание шеи юноши и замолкая. Потом продолжил, уже намного спокойнее, мягче:
— Если ты решишь, что это справедливо. Если это совпадает с твоим понятием справедливости, совершенный бард, я, несовершенный бог Справедливости Табири, передаю себя в твои руки. Я обязуюсь беречь тебя и заботиться о тебе, как только смогу, я обещаю быть рядом настолько, насколько смогу, насколько позволит мне мое увечье. Если это то, чего ты хотел… То давай вернемся в комнату. Здесь довольно промозгло, я не хочу, чтобы мой совершенный бард потерял голос по такой нелепой причине, как пребывание рядом с холодным бассейном… — слепой наощупь подхватил ладонь юношу и прижался к ней губами, прикрыв невидящие глаза и выпустив из пальцев тонкую черную прядку. — Там нас ждет наверняка остывший чай и думаю, непременно что-нибудь вкусное к нему. Пойдем….

0


Вы здесь » Айлей » • Мифология » Легенда о Табири и Тианнане