Монах опустился около кровати на колени и судорожно переплел тонкие узловатые пальцы, сцепил их, бросил косой взгляд на больного. Тяжелое дыхание то и дело прерывалось, грудь едва заметно, тяжело приподнималась и опускалась с жутчайшим хрипом, от которого у целителя по коже шел мороз. Очевидно, здесь могло помочь только чудо. Только сама Тармина - да, пожалуй, Табири - могли бы спасти несчастного.
Сам Тайэль исчерпал свой запас маны до дна, но, кажется, особого успеха не достиг. Лично он с удовольствием бы вырвал собственные легкие, если бы это хоть чем-то помогло. За запертой дверью шуршали-топали босые пятки остальных членов семьи несчастного, искренне верящих, что уж кто-кто, а "добрый дядя" непременно найдет способ излечить заболевшего брата. У Тайэля от подобной искренней веры сердце пополам рвалось.

О, великая Тармина, жизнь дарующая и хранящая,
Светлейшая из светлых, щедрейшая из щедрых,
Глядящая на мир из-под золота колосьев зреющей ржи,
Милостивейшая и добрейшая, твой верный слуга умоляет тебя!
Пускай небогат доход сей семьи - да не отвернется от них взор твой!
Да не оскудеет рука твоя, которой ты даруешь жизнь!
Так пускай же живет сей сын твой во веки веков и радует родичей своих,
И прославляет милость твою! Не дай ему сойти в чертоги брата твоего,
Взгляни, как молод он еще, как мало прожил, как мало узрел в короткой жизни своей...
Неужель позволишь ты сжечь ниву недозревшую, колосьев не породившую,
Ужель позволишь оборвать род несчастного? Ужель не обратится милость твоя превеликая во благо живущим?

Богиня никогда не отвечала ему, но Тайэль не терял веры. Он уже не раз видел чудо своими глазами, хотя на его руках уже умирали те, кого он так и не сумел спасти. Быть может, через сотню-другую лет он утратит подобную излишнюю чуткость души, но сейчас ничто на свете не было для него важнее жизни едва дышащего крестьянина, и чтобы сохранить ее монах готов был на все - хоть на сделку с самим Ашхаи.

Увлекшийся монах потерял чувство пространства и времени, полностью поглощенный молитвой, и потому, услышав голос, всего лишь встрепенулся, решив, что это кто-то из домашних пришел проведать больного, а он его не услышал. Однако карканье ворона быстро опровергло эту мысль, вынудив парня торопливо вскочить на ноги. "Кто это?" - на мгновение Тай выпал из реальности. Разумеется, в храме говорили не только о сестре, но и о брате, но узреть его воочию он никогда не думал. Даже более - он никогда не думал, что удостоится высокой чести узреть живьем богов вообще, разве только Тармина решит поощрить доброго слугу особым чудом. Но Ашхаи?
Тонкие ноги подломились, вынуждая монаха сначала рухнуть на колени - и уж потом осознать, что и правда, стоять в присутствии великого бога не следует. И лишь теперь его догнали страшные слова, сказанные хранителем мертвых. Дыхание перехватило, на мгновение у Тайэля потемнело в глазах, словно это его желал увести за собой холодный обитатель Чертогов. Он мотнул головой, умоляюще простер руки:
- Великий... Видит Табири, как несправедлива эта смерть! Да не допустят Великие столь грубого поругательства светлых имен своих! Быть может, смогу я вымолить милость ради этой души взамен своей? - он не преувеличивал. Он действительно был готов расплатиться чем угодно, лишь бы вернуть бедолагу к жизни. Монах действительно был верным слугой своей богини. И разумеется, только сейчас он вспомнил о необходимости приветствовать бога. Альв залился краской по самые кончики ушей, припадая к холодному глиняному полу: - Великий... я счастлив, что мне довелось узреть воочию величие смерти, однако же... - он снова вскинулся, не рискуя заглядывать в глаза божества, содрогаясь всем телом: - Однако могу ли я надеяться увидеть и ее милость?

Монах закусил губу так, что показалась кровь. Разумеется, не ошибается, вероятно, один Табири. Разумеется, всех жизней ему не спасти, даже если бы у него было шесть жизней и каждую он по капле раздаривал бы пациентам. Разумеется, уже одно явление к нему бога Смерти должно было убедить его не настаивать, смириться и помолиться о душе больного. Ворон учуял добычу, и для Жизни в этом теле все было потеряно.
Но для смерти...
Будь у него надежный напарник - сильный маг Смерти, они бы удержали мятущуюся душу, они бы не позволили ему умереть, будь там хоть четырежды сам Ашхаи! Но у крестьян не было денег сразу на двух магов, они понадеялись на него. Они отдали монастырю все, что смогли, уверенные, что он сумеет помочь...
Тайэль рыдающе выдохнул, склоняясь ниже, снова припадая к полу, стягивая пальцы в кулак. Он определенно чувствовал здесь присутствие Смерти - что не удивительно - но монаха это не пугало. Он привык видеть ее, он привык сражаться с ней, он привык побеждать ее... жаль, не в этот раз. В этот раз не победить, но умилостивить... Чем можно умилостивить бога Смерти?
Тай принялся отчаянно припоминать, чему учили в Храме относительно брата Госпожи. Апельсины... Вороны... Шахматы... Предложить ему вырастить прямо тут апельсины? Призвать ворон? Зачем они ему сдались? Навряд ли он любит их достаточно сильно, чтобы взамен отпустить умершего...
- Великий, что я могу дать взамен этой несчастной души? Могу ли я надеяться, что ты отпустишь ее, если... - шахматы! - если я смогу одолеть тебя в честной игре на шахматной доске?

Тайэль дернулся, как от удара, и прижал уши к голове. Да, действительно, по всей видимости он несколько забылся. Не дело смертных - спорить с богами. Не дело. Лишь боги вершат судьбы этого мира, лишь боги могут решать, кому жить, а кому умереть. Да, как служитель Тармины он просто обязан оберегать жизнь, спасать каждого, кого можно спасти, но не ему спорить с богом Смерти, который твердо решил забрать свою жатву, не ему спорить. Не ему....
Монах потупился, подобрал края длинных рукавов, отшатываясь от постели... и все же не сдержался:
- Однако если умрет он, вслед за ним уйдут еще пятеро. Он - единственная надежда и опора этой семьи, без него они не выживут. Моя госпожа будет недовольна таким исходом. Я обязан спасти их. Однако Великий желает забрать сию жизнь, и мне остается лишь заменить его для них, коль скоро не осталось ни единого шанса вернуть эту несчастную душу. Видит Табири, я не могу сдаться. Лишь так я могу послужить госпоже! - от волнения альв вздрагивал всем телом. Лицо раскраснелось, уши растерянно подергивались. Что-что, а спорить с богами ему еще не доводилось, впрочем сейчас он скорее признавал свое поражение, и даже представлять не хотел реакцию семейства на его оригинальное предложение. Навряд ли худой как щепка монах потянет на роль их кормильца, навряд ли он переживет подобную резкую смену рода занятий дольше полугода, навряд ли вообще потянет такие упражнения. Но и не простит себе, если позволит семье уйти вслед за кормильцем. "Моя госпожа поймет меня. Моя госпожа простит меня..."