— Ммф... — хрипловатый, чуть-чуть приглушённый наслаждением стон вырвался из груди мага, когда ему пришлось — неохотно и так и не разжав рук (они властно и нежно сжались на её талии: властно и нежно, да, но настолько тесно, что девушка не смогла бы сейчас высвободиться, даже если бы захотела; но и Саладин не стал бы удерживать её против её воли) разомкнуть поцелуй.
«Ей нравится! — мелькнула в сознании шальная, пьяная мысль, мигом вскружившая ему голову так же, как и сама волчица, находящаяся в его объятиях. — Я слышал... чувствовал!» — это Дарина в их тандеме... нет, уже в их паре всегда была эмпатом, Саладин был куда менее, просто из-за особенностей расы, проницателен, но сейчас он готов был поклясться: он чувствует её, чувствует так, словно тесным соприкосновением кожи они слились воедино. Что за глупые романтические мысли лезут ему в голову, ведь никогда так не думал, никогда! А теперь... и так хорошо от них, так, что хочется петь и, пьяный и безумно влюблённый, кружить Дарину по комнате, осыпать её лицо новыми поцелуями и, смеясь, повторять: «Я люблю тебя, люблю, люблю тебя, волченька моя, светлая моя, прекрасная моя, люблю!». Но в то же время — какой идиот сейчас посмеет разрушить жаркое сплетение их рук?..
С губ его, обожжённых откровенной лаской и желанием, срывались хриплые, частые вздохи, а расширившиеся (хоть этого и не было видно: радужка у него была столь же темна, сколь и зрачок) зрачки лихорадочно поблёскивали: в них затухал, готовый в каждую секунду разгореться с удвоенной силой, пожар, зажжённый окончанием поцелуя. Начавшийся как нежная ласка, настойчивое, но нежное приглашение в мир физических удовольствий, он завершился обжигающей страстью, на которую Саладин ответил с такой же жадной искренностью, кусая её губы — и тут же зализывая укусы, завладевая целиком её сводящим её с ума своей чувственностью ртом, и задыхаясь от желания... нет, не завладевать, не только завладевать и обладать ею, хотя и не без этого, чего уж там. Любить. Рассказывать о своей любви самым достоверным её языком. У Саладина всегда было плохо с поэзией, но ради Дарины хотелось сочинять баллады и петь их, не стесняясь, хотя обычно О'Дески силой было не вытащить на сцену.
Он хотел было сказать что-то, сам не зная, что именно: сейчас он мог бы только еще раз признаться ей в любви или выдохнуть «Выходи за меня?», или сказать, что она только его, но слова — как и всегда с Дариной — в очередной раз не понадобились. Саладин блаженно прикрыл глаза, прислушиваясь к ощущениям от тёплого весеннего дождя её поцелуев по своему лицу. Юноша был похож на разомлевшего кота, подставившегося под губы и руки любимой хозяйки. И, как контраст с нежными, чуть влажными прикосновениями — приятно-низкий голос, от которого по его телу бежали мурашки, а в мышцах вновь зарождалось сладостное напряжение. «Моя», — собственнически подумал чародей, сильнее сжимая её в объятиях и прикусывая тонкую кожу на нежной девичьей шеи: маленькое наказание за то, что она так сводит его с ума и так бесстыдно, бессовестно искушает.
— Я люблю тебя, — хрипло и беспомощно (он действительно чувствовал себя почти беспомощным под валом чувств) прошептал Саладин, оборвав череду нежных названий ещё одним сладким и крепким поцелуем в губы: на этот раз он настойчиво посасывал её нижнюю губу, оставляя её припухшей и покрасневшей, и сам млел от сладости глубокого поцелуя. «Хорошо... — повторялось в его голове синхронно с тяжёлыми ударами сердца и сладкой, тяжёлой пульсацией в паху. — Хорошо... хорошо-о...»
Отстранившись — вновь более, чем неохотно — Саладин тяжело выдохнул, прижимаясь лбом к её лбу. В глазах его отражалось сладостное отчаяние: боги, ну что, что ей сказать такого, что выразило бы все его чувства к ней, что?! Самая желанная, самая любимая, ненаглядная, светлая, прекрасная, от одних только этих мыслей сердце начинало скакать, как беззаботный семилетний мальчик на одной ножке! Сбивчиво и лихорадочно гладя её по спине, жадно зарываясь обеими руками в светлые волосы, юноша хрипло проговорил:
— Ты же чувствуешь, милая... — он мягко дотронулся до её щеки. — Ты всё чувствуешь...
Сердце не часто, но тяжело и громко билось где-то в желудке, а на плавный изгиб шеи Дарины сыпался град из ответных поцелуев — не таких нежных, как у неё, напротив: это были мягкие, но чувствительные собственнические укусы, по которым тут же проходился горячий язык, а сам О'Дески блаженно жмурился и чуть не урчал от острого наслаждения, сильнее, теснее прижимая девушку к себе, нетерпеливыми руками задирая её одежду. Тонкая туника, какой бы тонкой она ни была, всё же была лишней и уже одним своим существованием заслужила парочку раздражённых взглядов чёрных глаз.
...что ж... Дарина действительно чувствовала. Очень хорошо чувствовала каждое его желание, а одно из них сейчас недвусмысленно упиралось в её бедро.
Жаркий шёпот, дурманящий разум и заставляющий кружиться голову. Влажное прикосновение, застывшее дорожкой на его виске и вырвавшее хриплый вздох из груди. «Приручил, — шальная, опьянённая улыбка мелькнула на губах О'Дески, и Дарине пришлось на несколько долгих минут прерваться, потому что он снова жарко прильнул к её рту своим собственным, обжигая ещё одним глубоким и длительным поцелуем. — Моя... — певуче и сладко звучало в его голове, отдаваясь дрожью в каждой клеточке тела. — Никому не отдам. Моя...»
Пальцы медленно и настойчиво скользили по стройной спине, осязая каждый позвонок, настойчиво лаская узкие лопатки, касаясь трогательного светлого пушка на задней стороне шеи — а потом спускались вниз, чтобы мягко огладить бедра, сильнее прижать их к своим собственным — и глухо вскрикнуть, жестоко поплатившись за это укусом от своей любимой насмешницы. Саладин хотел было тут же вернуть озорную ласку обжигающим поцелуем, а то и вовсе прижать её к дивану, властно зажав над головой узкие запястья, но тут...
Слова, заставившие его мгновенно протрезветь — и в то же время опьянеть ещё больше.
«Постой, ты серьёзно? — быстро-быстро закрутилось в его голове и засверкало в глазах. — Дарька, подумай! Я серьёзно, хорошо подумай! Это больно! Я постараюсь сделать всё так нежно, как смогу, но это всегда больно! Если ты это под влиянием момента... Ей-Шиархи, я готов ждать столько, сколько ты пожелаешь, я не хочу делать тебе больно, Дарина!»
Но — мягкие, но решительные движения (почудилась ли ему лёгкая дрожь в них?..), решительный блеск в золотых глазах...
«Я всё испорчу, если попробую отказать, или вмешаться», — подумал Саладин. Да и не так уж ему хотелось вмешиваться...
Отсветы языков пламени чувственно, будто третий в их паре, очертил изгибы женского тела. Саладин охотно помогал девушке снимать тунику, оглаживая кончиками пальцев и жадным взглядом каждую клеточку открывающейся ему кожи. Сколько раз девушка раздевалась при нём, а он галантно отворачивался или отводил глаза: хоть вульфары и не стесняются наготы, но приличия, вбитые в его человеческую голову, были слишком сильны. Боги, сколько же он потерял...
Любующийся взгляд вновь прошёлся по всему обнажённому телу девушки, чтобы остановиться на самой прекрасной её детали. И нет, не на груди, хотя она была безумно хороша. На глазах.
«Я люблю тебя. Я хочу тебя. Я всё, что захочешь, для тебя сделаю», — шепнули глаза Саладина.
И Дарина ответила.
У Саладина что-то внутри перевернулось и ухнуло далеко вниз, отозвавшись мурашками по всему телу. И не только от ощущения её нежной груди и затвердевшего соска в собственной ладони (хотя юноша тут же невольно чуть сжал пальцы и нежно провёл по шелковистой коже подушечками), но и от её слов — простых и искренних.
Отвечать было почти больно, слова с трудом выходили из его горла, но это была приятная боль.
— Отныне и навсегда, — тихо отозвался волшебник — и, блаженно что-то промурлыкав, чуть запрокинул голову, позволяя Дарине оставить на себе метку: в конце концов, его меток на её шее было уже навалом.
«Да ты у меня собственница...» — даже в мыслях его голос звучал мурлыкающе, вибрирующе-возбуждённо.
— Дарина? — мягко, но настойчиво окликнул Саладин, нежно оглаживая её грудь и рёбра обеими ладонями. Пальцы чуть сжали сосок, начали массировать, сжимая порой почти болезненно — и тут же отпуская, успокаивая чуткой лаской. — Ты будешь меня слушаться, — прозвучало без каких-либо признаков вопросительной интонации — и в следующее мгновение девушка оказалась у него на руках, а сам Саладин — на ногах, вновь исступлённо и жарко её целующий.
Шаги почти вслепую, ступени, одна, две, три... шестая — и коридор до его спальни, прохладная комната, застеленная кровать... неважно — сегодня им не нужно одеяло.
Дарина оказалась под Саладином, стройные ноги легли на его поясницу — и на тело девушки посыпались поцелуи и ласка.
Чародей ласкал настойчиво и безгранично нежно, иногда срываясь на обжигающие, быстрые прикосновения: то медленно и чувственно вылизывал шею, грудь и живот, то быстро и горячо гладил и сжимал ребра, лихорадочно гладил ноги, касался пальцами промежности сквозь ткань штанов — и вновь, словно очнувшись, зацеловывал, исцеловывал, задыхаясь и сам плавясь от собственной нежности. Ни один кусочек любимого тела не ушёл от жестковатых и влажных губ, шероховатых, но нежных пальцев и сильных ладоней. Несколько раз Дарина оказалась прижатой за руки, а Саладин жарко целовал-кусал её шею и грудь, заставляя вскрикивать и подаваться ему навстречу. Только когда казалось, что дальше ласкать просто невозможно — только тогда Саладин мягко спустил с неё и с себя штаны.
— Не бойся, — хрипло прошептал волшебник, обжигая её ухо прикосновением языка. — Всё хорошо...
Пальцы мягко дотронулись до светлых завитков внизу живота.
— Всё хорошо...
За окном шелестел дождь. В комнате одуряюще и свежо пахло сиренью, один нежный лепесток долетел из окна и опустился на бедро Дарины, и Саладин снял его языком. Теперь ему казалось, что от его возлюбленной исходит головокружительный, сладкий аромат сирени — и он сделался особенно острым, когда юноша медленно, содрогаясь всем телом от обострившихся ощущений, вошёл в неё.
* * *
В комнате было прохладно, но Саладин, обнимающий свою волчицу, так не думал. Он блаженно улыбался, глядя в потолок, и ласково поглаживал её по бедру — с припухшими, исцелованными губами, с метками от поцелуев по всему телу, сейчас она казалась ему прекраснее, чем когда-либо прежде. Он уже успел спросить, поцеловав её в лоб, не болит ли ещё в интимном месте, и, получив отрицательный ответ, блаженствовал с чистой совестью. Ни о чём, совсем ни о чём не хотелось думать, и даже обычная, свойственная ему, бдительность изменила волшебнику — потому что он не услышал, как внизу послышались знакомые шаги.
Дед возник на пороге с насмешливо-понимающей ухмылкой и покачивающейся на кончиках пальцев туникой, забытой на диване вчера — и Саладин тут же среагировал, резко сев на кровати и прикрыв обнажённую Дарьку своим плечом.
— Так, стоп! — тут же выпалил волшебник. — Это не моя девчонка, так что не думай насмешничать! Это — моя невеста, и немедленно отдай ей её тунику!
— Надеюсь, она не свадебная? — флегматично поинтересовался дед. — Я рассчитывал, что на свадьбу ты нас с бабкой всё-таки пригласишь...
— Мы подумаем, — во все зубы ухмыльнулся Саладин, обнимая Дарину за плечи и, не стесняясь, у всех на виду, жарко целуя её чуть припухшие губы.
