Лёгким пёрышком где-то на краю сознания — удивление: почему никто прежде не додумывался до этого простого шага? Кальм не считал себя гением исцеления, в конце концов, даже не Белая Академия — один из многочисленных храмов Табири, которых так много по всему Айлей... возможно, он что-то упустил и принял слишком поспешное решение, хотя никогда не был к этому склонен? Мужчина быстро пробежался по собственной цепочке размышлений, вновь окинул профессионально-цепким взглядом Дарину... нет. Он принял бы точно такое же решение в любом случае. Отступать сейчас, подарив ей надежду? Почти преступление.
Отмахнувшись от пёрышка изумления, Кальм коротко кивнул и ногой, одним быстрым, ловким движением, придвинул к себе небольшой столик, вытесанный из чистого дуба, что притулился где-то в углу. Из сумки лекаря белым голубем выпорхнул лист бумаги, затем зачарованное перо, переливающееся благородной сдержанностью оттенков зеленого. Оно быстро, словно проворный старичок, заскрипело по бумаге, и вскоре в пальцах Дынко оказался список необходимых трав.
— Это. Тонкие, но прочные шелковые нити. И самое крепкое вино, какое сможешь достать, — поймав взгляд потемневших от боли и страха за племянницу глаз, мужчина крепко стиснул пальцами могучее плечо. — Бездействие закончено. Это уже обнадеживает, — сосредоточенно сжавшиеся губы тронула скупая, но теплая полуулыбка, хотя взгляд остался все таким же серьезным и внимательным.
Разведчик вышел за дверь, а Кальм, попросив его супругу принести глубокую чашу вскипяченной воды, вновь присел на край постели Дарины. Пальцы сплелись в замок, с губ сорвался тихий, глубокий выдох... Ему необходимо было помедитировать, привести мысли в порядок, настроить себя на рабочий лад. Ему предстоит не просто залатать чью-то рану или вытащить глубоко засевшую занозу, ему нужно будет вступить в схватку с тем, с чем он не сталкивался никогда прежде... пальцы Эсприта не дрожали, но стиснулись чуть сильнее обычного.
Сейчас от этих пальцев зависела жизнь красивой девушки с глазами цвета луны, той, которую рисуют в детских книгах, желтой, как волчьи зрачки. В очередной раз. И каждый раз его неизменно охватывал колючий холодок. Что, если ничего не выйдет? Дынко ему голову оторвет, и будет прав. Одно дело — ничего не сделать, но оставить племянницу живой (хоть и в подвешенном состоянии); другое — сделать и убить ее. А если у него не выйдет, то она умрет. Слово, острое, как лезвие опасной бритвы, и такое же леденящее.
Он обязан сделать все, как по нотам. Словно каждый день вытягивает из других людей осколки вечно голодной тьмы.
Открыв глаза — из золотистой зелени глядела спокойная, рассчитанная решимость — Кальм мягко дотронулся до запястья Дарины теплой рукой.
— Из трав, которые принесет Ваш дядя, я приготовлю отвар, предназначенный для того, чтобы операция прошла для вас максимально безболезненно. Когда вы его выпьете, то погрузитесь в немного необычное состояние: вы не сможете пошевелиться, возможно, вам будут мерещиться пугающие образы. Не нужно пугаться. Если пожелаете, ваш дядя или тетя будут держать вас за руку и разговаривать с вами, это поможет отогнать видения... здравствуй, Дынко.
Все, что принес разведчик, тут же оказалось в руках у лекаря. Нити, как раз то, что надо... полностью прозрачное вино... Кальм понюхал и одобрительно хмыкнул: наверняка то еще пойло, от одного глотка зашатаешься, но лекарь его не пить собрался. Разве что для храбрости? Ну, нет. Во-первых, он не боится. Во-вторых, пьяный лекарь у постели тяжело больной девушки — такое ему могло привидеться только в кошмарах. Травы. Кальм быстро пробежался пальцами по пучкам и мешочкам и одобрительно кивнул: нашлось почти все, а то, чего нет здесь, есть у него. Поход по землям грэмов оказался еще удачнее, чем Кальм думал первоначально.
— Дарина, разденьтесь, пожалуйста, — негромко попросил лекарь. — Я не смотрю.
Над столом запорхали проворные руки, вооруженные то ножом из сумки, то пестиком, принесенным супругой Дынко. Вскоре по комнате поплыл горьковатый, тягучий аромат, сам по себе вызывающий легкое ощущение сонливости. Кальм старался не вдыхать струйки пара, поднимающиеся от горячей воды, чтобы голову не охватил сонный, парализующий дурман. Вообще-то такой напиток полагалось настаивать, но Кальм бросил в него растертые чахло-розовые лепестки одного интересного растения, найденного им в землях клана Асэ — они ускоряли и значительно усиливали действие любого зелья. Размешать, один-единственный раз глубоко вдохнуть в себя горько-тягучий аромат... готово.
Кальм протянул зелье вульфарке.
— Считайте от десяти до одного. Примерно на шести все вокруг начнет кружиться и покачиваться, не пугайтесь, это значит, что зелье начало действовать.
Пока Дарина считала, Кальм достал из специального отделения в сумке несколько разноцветных, основательно потертых талисманов на кожаных ремешках. Коснувшись одного из них, мужчина вздрогнул от прокатившегося по телу от кончиков пальцев к сердцу и желудку яркого жара: это был талисман, накапливающий силу, и теперь она вскипела в жилах Кальма, готовая в любое мгновение вырваться наружу, полностью подчиненная своему хозяину. Потом, конечно, будет чудовищный откат, он проспит наверняка больше суток... не страшно, кто будет жаловаться на то, что магия велит ему выспаться?
— Дынко, подержи ее, пожалуйста, — на всякий случай попросил Кальм: зелье зельем, а вскрытие раны — процесс болезненный и неприятный.
Швы, как и повязку, явно накладывал разведчик или кто-то ему подобный: грубые, но надежные, умелые стежки, сделанные в полевых условиях. Блеснул тонкий, тщательно продезинфицированный в крепком вине нож — и вместе с неправильно-черной, липкой, густой кровью наружу хлынула тьма.
Густая, вечно голодная, словно не она все это время питалась жизненными силами вульфарки, она бросилась к пальцам лекаря, обожгла, лизнула нагло и развратно, точно портовая шлюха: впусти меня, дай напитаться тобой, человечек, дай выжрать тебя изнутри, оставив лишь шкурку от засоленного помидора, впусти, впусти, или ворвусь сама, впусти...
Нет!
Тьму ожгло ярким золотым сиянием, которым вспыхнули его пальцы. Оно хлестнуло по сосредоточенному лицу Кальма, гротескно и зло вычертило его черты, на миг сделала ядовито-желтыми зеленые глаза — и схватило тьму в яростный плен.
Не дам. Не вырвешься.
Она пыталась. Рвалась из пальцев, озлобленная, голодная, лизала руки, норовила пробраться внутрь, лишить способности к сопротивлению, прорвать выставленную защиту. Не дам, не дождешься, упрямо шипел Кальм, но сила стремительно заканчивались: он не чертов магистр, не академик, в конце концов! Не выдержит, скоро не выдержит, сломается тонкая, упрямая стенка защиты, и что будет тогда — он не мог даже предположить... черт! Он не думал, что оно будет настолько... живым. В исхудавшем теле Дарины нельзя было даже заподозрить чего-то подобного. Словно голодный и злобный зверь...
«Зверя нужно держать в клетке.»
Быстрее, быстрее, пока еще есть силы держать разум, магию, все свои ресурсы сосредоточенными на одной цели. Рука, словно молния, выбросилась вбок, нашарила пустой амулет силы...
«А теперь иди в свою комнату и подумай над своим поведением!» — мелькнула в сознании совершенно идиотская, неуместная мысль — и Кальм выронил заполненный тьмой, ледяной, оттягивающий руку тяжестью амулет на мягкую подушку у головы Дарины. Опомнившись, тут же подхватил его и запихнул в сумку, чувствуя, как опасно завибрировало стекло под его пальцами: тьма вот-вот грозила вырваться наружу.
«Уф... — Кальму больше всего хотелось сейчас обессиленно рухнуть на эту же самую подушку, но... — Боюсь, Дынко не так поймет.»
Усмехнувшись, мужчина сделал глубокий вздох, вновь беря себя в ежовые рукавицы. Как всегда в таких случаях, даже в комнате, в которой больше не было тьмы, зреющей в теле юной вульфарки, ему сделалось холодно. Кальм мог гордиться собой: руки, зашивающие рану обратно, дрогнули всего дважды, один раз в начале процедуры, и один — в конце. Проверив швы, лекарь с облегчением улыбнулся и ласково провел пальцами по влажному от холодной испарины лбу вульфарки, отводя с нее светлую прядь.
— Все, — выдохнул Кальм. Под глазами, когда он поднял темный от усталости взгляд на Дынко, залегли такие тени, словно это он, а не разведчик, не спал последние несколько недель, однако уголки губ приподнимала удовлетворенная, полная облегчения полуулыбка, и голос звучал так же ровно, как и всегда. — Она очнется через несколько часов, возможно, через сутки и, полагаю, впервые за несколько месяцев ощутит себя выспавшейся. Если у меня все получилось, то рана должна будет затянуться, как всегда затягиваются подобные раны. Возможно, будет лихорадка... это... существо... очень не хотело отпускать ее, — Кальм ядовито усмехнулся. — Но Дарина должна выжить. А теперь, Дынко, пожалуйста, не будешь ли ты столь добр, что принесешь мне чего-нибудь поесть? — усмешку заменила мягкая, искренне виноватая полуулыбка. — У меня настойчивое... стойкое ощущение, что в моем желудке образовалась парочка голодных харреков.
Только оставшись в комнате один на один с пока еще бесчувственной вульфаркой, Кальм позволил рукавицам разжаться. На ослабших ногах он шагнул к креслу — и ноги ему отказали. Мужчина рухнул в кресло и бессильно вытянул перед собой будто набитые ватой, слабые ноги. Ощущение было такое, будто он не спал неделю, и все это время от кого-то во все лопатки убегал. Не было сил даже на обычное для этого человека любопытство по поводу амулета, в котором теперь заключалась сжирающая Дарину мгла. Обо всем этом он подумает позже. Обязательно подумает, только позже. Позже...
Когда Дынко вернулся в горницу, в еде уже не было необходимости. Обладатель парочки голодных харреков в животе то ли крепко спал, то ли был без сознания.
